Иногда из меня прет дурь. Дурь бывает разнообразной, но она, в целом, является хорошим средством от любых мыслей. Только что были мысли, и вот, бабах, начала переть дурь, и мыслей не стало. Остался холодный чай, щелканье клавиатурой и какая-то истерическая смешинка, которая обозначает, что дурь прет отменная. Дурь бывает длинной и короткой. При этом, она определяется не количеством конечного результата, а тем отрезком времени, пока она прет.

Я никому никогда не показываю дурь, потому что уверена, что у всех и своей хватает. Я ее даже не сохраняю обычно... Это как какие-то отходы мыслительного процесса. Но сегодня вот написала дурь, и решила провести эксперимент.



(Дурь всегда без названия)Свинец расписной рикошетит, слетаясь ворохом в просветы. А в просветах тех разливают поэты маринованный слог словно свечи. Приличное общество: перманентом штампуют удачу, чулки расшивают буквами, и заливную рыбу в салате, подают с шампанским, как устрицы. Белозубые, незнакомые, проглотившие зелья апатии, проливают на скатерть соусы, хрипло харкают супостатами. Беллетристика и грамматика, этикет, старомодность и классика, соски дев, обнаженные, мраморные, и зашитые брюки романтиков.

- Ах, простите меня милосердно, - обратилась казачка к Атлантике. – Но суп подается неверно и все трюфеля перепачканы.

Поправив пенсне относительно, отвернулась Атлантика статная, и пожала плечами, сердитая на незваную гостью бездарную. Пальцы спутаны, волосы словно лопаты! А казачка тем временем думает: вот, подумаешь, а сама-то. Белый танец разделся негаданно, и поэты устроились парами. Кто с торшером, кто с ковриком стареньким, кто с собачкой хозяйской, кто с бантиком. Сентиментальность пронзила перкуссией, и марш полетел по касательной. Недомерок в углу, словно кукольный, на диване покрытом пластиком, все постукивал синим мундштуком и кидался в Атлантику ластиком. Ластик тот разругался с хозяином, и теперь, безработный, бродяжничал. И в трубе водосточной он с кляксами промывал серебристое ретро. И в кафе за углом с пистолетом растирал старомодное лето. А десерт поглощался безмерно, капля в каплю, изюм за орехами, и сверкая ложкой намеренно, обратился Титаник к поэтам.

- Вы заметили, леди и джентльмены, что пустуют известные стулья, и что кружки наши кофейные превратились в ненастную бурю? Давеча Стеллочка, ручная моя белочка, возомнила, будто она вилочка и съела зубчик чеснока!

Дамы дружно упали в обморок, а мужчины воскликнули: что за дела!

Но Титаник взмахнул ресницами, и все поняли, что обстоятельства относительны и, тем более, совсем не дела.

- А вчера макрель родила! – Поделилась своим наблюдением мазелечка юная, как холода, чье платье то ли случайно, то ли намеренно, было содрано по рукава. Гувернантка мазелечки этой схватилась за высшую тень, и не стало мазели, лишь эхо раздавалось из низших сфер:

- Ах, помилуйте, это же платье! Нет, не смейте, ну как вы могли? Я же знаю грамматику, алгебру… Ну оставьте хотя б сапоги!..

Титаник кивнул, разлагаясь, на Атлантику злобно косясь. А Атлантика, хоть и хромая, не слагала ничто отродясь. И пришлось гувернантке обменивать свою печень на чужой эшафот, а Титаник сложился и сверился, и довольный вышел в народ.

В общем, танцы, газеты и кофе сменяли бордель, обед и коньяк. Служанки тянули носочки, но их целовали и так. И прилюдное награжденье цвета морской волны. И ужасное унижение, и чьи-то три головы…

А стихов там как нет, так и не было, здесь не надо изысканных слов: где поэты собрались намеренно никогда не увидеть стихов.



Доброе утро!