Реальность, ну ты хулиганка, ей богу. Я готова согласиться с некоторыми логическими ляпами в сюжете, но ты не находишь, что это уже перебор? Ладно, я могу смириться с бессонницей. Это уже давний твой подарочек, к которому я имела неосторожность привыкнуть. И ты решила, что мне этого мало, да? Решила, что мне еще нужно в пять утра придумать песню, которую я теперь уже, естественно, благополучно забыла. К тому же еще нужно было свернуть мне во сне спину. Нет, ну когда ты успела, а? Я же не спала сегодня. А я говорю – не спала! А когда я встаю в дикую рань, разбитая с больной спиной, и тащусь в больницу, ты делаешь так, чтоб мне там заявили, что день сдачи крови у них уже месяц как перенесли на среду. Реальность, мы же с тобой вместе им звонили в пятницу, узнавали. Нам сказали – приходите в понедельник. О поведении некоторых личностей, которые находятся в твоем владении, я вообще молчу, не к лицу мне выражаться так красноречиво. Так что я тут просто постою в уголке, с открытым ртом… Реальность, ты мне только ответь на один вопрос: что ты куришь, а?

И хватит подсовывать мне эту песню!

Быть мною определенно интересно. Никогда нельзя предугадать в какую сторону меня отнесет ветром. Вполне может случиться так, что попутным ветром, при котором, казалось бы, нужно распускать паруса и плыть в открытый океан, меня снесет к берегу. Если штиль, или наоборот – шторм, меня тянет плыть на край света. Посреди лета я вполне могу решить, что мне очень хочется покататься на коньках. И покатаюсь.

Еще я очень радуюсь, когда некие сравнения, придуманные мною в прошлом, подтверждаются с новой силой. Моя жизнь чем-то очень похожа на заумное кино какого-нибудь европейского режиссера, который широко известен в узких кругах, но мне лично не знаком. Причем, все ситуации и герои фильма – тонкие намеки на французских философов. Моралью фильма является абсурдность человеческого существования. Выдержан стиль комедии абсурда. Саундтрек – дикое смешение стилей, которое лишь подтверждает случайность всех происшествий. Сценарий – либо идиотский, либо высокохудожественный (мне сложно определить). Режиссура отменная. Так же я очень довольна подборкой актеров. Во всяком случае, мне очень нравится, как играет актриса, которой отведена роль меня. Очень помогает жить, особенно если совместить с монологом, который висит у меня на двери шкафа. Монолог, вероятно знаком всем: “All the world’s a stage and all the men and women merely players”.

Вот так просыпаешься утром, лезет всякая ерунда в голову… А потом вдруг думаешь: “переживания главной героини!” и начинаешь предательски хихикать в подушку, потому что комедия абсурда – это смешно.

Мне всегда было интересно, что у человека должно храниться в ящиках стола. Что-то непременно важное, что-то, что должно всегда быть под рукой… Беда в том, что все эти вещи у меня либо на столе, либо на полках. В ящиках стола оказывается то, что жалко выкидывать, что не настолько важно, чтоб лежать на столе и что лень раскладывать на полки. Так и получается: каждый раз, когда я в кое то веки открываю ящики стола, я очень сильно удивляюсь их содержимому.

Там есть фотографии. На фотографиях в основном лица. Их много и они разные. Еще там есть очень много бумаг, тоже очень разных: превеликое множество зарисовок и зародышей сюжетов, какие-то официальные документы (о поступлении, сертификаты об участии, о полуфинале, об отказах из самых разных инстанций…) Еще там лежат открытки, подписанные разными именами. Я даже не помню, кому некоторые из этих имен принадлежат (“Гадюке от Енота” или “Кикиморе от Самурая”) А записные книжки! Растрепанные, пожелтевшие, исписанные постоянно меняющимся почерком, перепрыгивая с языка на язык… Недописанные стихи, кассеты, книги, которые я брала почитать много лет назад, а отдать забыла, мундштук. У меня есть мундштук? Получается, что есть...



Я определенно не знаю, что должно храниться в ящиках стола. Но эти приветы из прошлого, которые хранятся там у меня, с каждым годом становятся все интереснее.

В Афинах есть два разных театра: один театр называется “Театро Врахон”, второй - “Театро Петрас”.

Ну что? А то, что оба этих названия переводятся как “Театр камней”. Куда японцам с их садами камней до нас? У нас вон – целые театры. Но есть один маленький нюанс: врахья – такие большие камни у побережья. Петра – просто камень. Вот сижу и думаю, можно этот нюанс как-нибудь перевести на русский? Можно было бы конечно один из театров назвать “Прибрежным театром камней,” если бы не тот факт, что он не находится на берегу. Он просто построен из больших прибрежных камней… Тогда можно сказать “Театр прибрежных камней”, но опять же – не то. Я, пожалуй, закрою глаза на тот факт, что есть еще театр, название которого переводится как "Театр белокаменной горы"...





Думаю сходить посмотреть "Дон Жуана" Мольера на греческом. Вот умора будет!



upd: Вспомнила, что есть еще "Мраморный театр"... Кстати, отличительная черта всех этих театров в том, что они - амфитеатры под открытым небом. "Театро Петрас" примерно на столетие младше Акрополя.

В понедельник иду сдавать кровь как донор. Страшно.

Маша сидит в деревянном домике над горкой и перебирает собранные травинки. Нет, не так. Лучше посмотреть на то, что происходит на самом деле.

Маша сидит у себя дома, на кухне, на стуле возле окна и нарезает салат.

- Маша, а что есть у тебя на кухне?

- У меня есть мясорубка и газовая плита. Кушай салатик.

Маша дает мне пригоршню травы с песком. Нет, не так. Маша подает мне блюдо с золотой каемочкой. На блюде лежит искусно нарезанный салатик.

- Вкусно, доченька?

- Очень вкусно, мама.

Мы с Машей моем посуду и укладываемся спать. На следующие утро мы едем на дачу. Дача оказывается больше нашего городского дома. Если пройти по тропинке, рядом с дачей есть пляж, на котором есть и солнце-фонарь, и озеро Высохший Фонтан.

- Это не озеро! – Маша говорит укоризненно и сочувствующе. – Это море!

Некоторое время мы купаемся в море. Потом мы возвращаемся на дачу и готовимся к приему гостей.

- Маша, а кем ты будешь, когда вырастешь?

Маша хлопает невероятно длинными ресницами. Смотрит на меня, как смотрят на больных: с удивлением и сожалением.

- Когда я вырасту, я буду мамочкой.

Мы готовим салат и макароны. Потом я творю ананас. Ананас удается на славу: и Маша, и гости в восторге. Мы пируем.

- Давайте выпьем за Аню!

Вдруг, неожиданно. Они поднимают стаканы, стаканы говорят “чок”. Мы провожаем гостей на качели… Нет, конечно же, на самолет.

- Пойдем, полетаем!

- Маша, разве у тебя есть крылья?

- Конечно. Смотри!

Маша показывает на свою ручку, которая вдруг становится крылом. Белые, пушистые перышки, мягкие, как первый снег. Они ослепительно отражают лучи заходящего солнца. Маша кладет крыло мне на плечо.

- Аня, у тебя тоже есть крылышки! Вот же они…

Так разговаривают с больными. Я смотрю на свои руки… нет, уже крылья.

- Ну как, полетели?

- Полетели…



Маше исполнилось 4

Лето.

Рокот кондиционера.

Арбуз на блюде.

Море, теплое и мелкое, как лужа.

Обрывки разговоров обедающих на балконах.

Запах мокрой от поливалок травы.

Ужас.

- Что, опять хуже? – с опаской спрашивает окулист.

- Да… - стеснительно отвечает Фигня, которой очень хочется провалиться сквозь землю.

- Понятно, - констатирует окулист, - ну-ка читай первую строчку, вторую. Теперь повернись к аппарату.

Аппарат жужжит. В нем мелькают бессмысленные надписи на оранжевом фоне.

- Ага, - уныло сообщает окулист, - так, теперь читай с линзой. Тень исчезла?

- Исчезла… - шепчет испуганная Фигня. Окулист опускает на глаза еще одну линзу, две, три.

- У тебя еще и астигматизм появился! – ошарашенно говорит окулист.

Фигня загибает пальцы:

- Близорукость, дальнозоркость, куриная слепота, астигматизм…

- Девочка… - печально тянет окулист, - ты можешь хоть неделю не читать?

- Не могу, - отвечает Фигня.

Окулист хватается за голову:

- Ты на какую специальность поступила? – шепотом спрашивает он.

- На… на филологию, - почти неслышно отвечает Фигня.

- А! – выдыхает окулист, словно его ударили копьем под ребро. – Там же только читать… Только читать!

- Ага… - выдавливает из себя Фигня и понуро смотри на свои кроссовки.

- Слушай меня, девочка. Уезжай, уезжай к себе в Россию. Забудь очки здесь. Не читай, не смотри телевизор… Веселись, радуйся жизни…

- Так я радуюсь…

- Тихо… Может, через месяц хоть астигматизм пропадет. Буду за тебя кулаки держать. Девочка, ну разве можно так издеваться над собственным зрением.

Фигня роется в сумочке, вытаскивает листочек, на листочке – список.

- Смотри, мне еще список из университета прислали. Все это нужно за лето прочитать… А еще у меня есть другой список…

Окулист снова хватается за голову. Фигня смотрит на него медным взглядом, по Хармсу.

Какую замечательную кружечку мне брат подарил на ДР.

Первый мой комментарий: О! Корова с накрашенными губами в окружении оранжевых цветов. Точно про меня!

Когда долго сидишь в четырех стенах, эти стены становятся объемными.

Хуже, когда стены белые. Даже не белые, а цвета ванильного мороженого. Смотришь на них – они кажутся белыми. Смотришь на потолок, и понимаешь – вот настоящая белизна. Просыпаешься утром и замечаешь, что каждая вещь, которая вместе с тобой сидит в этих четырех стенах, постарела ровно на день. Смотришь, как меняются иголки у кактусов, как опадают лепестки тюльпанов и роз…

И посреди книг и пыли, начинаешь чувствовать себя неодушевленным предметом с различными функциями. Я – губка. Я впитываю в себя информацию, которую получаю в форме черных значков на белом фоне. Я – причудливая машинка по перекодировке. Я перекладываю смысл с одного языка на другой. Многофункциональна, но без предназначения.

Хотя, совершенно понятно, что так надо. Главное, чтоб были функции, которые можно выполнять правильно. И это никак не зависит от четырех стен. Когда я снова смогу нормально ходить, мало что изменится.



Жизнь прекрасна