Я давно догадывалась, что счастье, оно совсем не метафизическое и даже вполне осязаемое. Да и вообще, я всегда подозревала, что я личность весьма недалекая, олицетворяющая повадки наших волосатых предков.

Но, блин, счастье наступает после того, как ты три месяца жрешь подножный корм. Когда еда и называется веским, ёмким словом Еда. Когда берешь проросший лук, перемешиваешь и жаришь его с вонючей просроченной рыбной консервой, крошишь туда смутно пахнущее яйцо и ешь, потому что во-первых, есть больше нечего, а, во-вторых, неизвестно когда еще будет такая потрясающая возможность.

Так вот, счастье, это когда ты после всего этого бежишь в магазин, зажав в кулаке купюру, и трясущимся пальцем тыкаешь в витрину с сыром и колбасой, и пытаешься выбрать… 200 грамм вот этого, нет-нет! Лучше 100 этого! Ааа… Была не была, давайте и то, и другое, и еще 200 копченой ветчины, и вот этой странной колбаски, и вот это копченое мяско, оооо… И еще вот этот плавленый сырок. И покупаешь к этому ко всему буханку свежего, еще теплого хлебушка, и бутылку прекрасного красного вина, и бежишь домой, прижимая все это великолепие к груди. И душа поет.

А потом ты все режешь крупными кусками, печешь ароматный пирог с капусткой и морковкой, и разливаешь рубиновую жидкость по хрустальным бокалам, но не спешишь, а сначала нюхаешь ее, и чувствуешь, как превосходный сорт винограда вскруживает тебе голову…

Вот тогда понимаешь две вещи: счастье, это легко и великолепно.

И еще: анорексия – болезнь зажравшихся идиоток.