Странные люди из интернета, странные люди из дома напротив. Много, много странных людей за столиками, доморощенные гении и культивированные романтики высшей пробы. От дыма и света слезятся глаза, размазываю тушь и думаю, ну зачем, зачем, я намазала глаза тушью? Никогда же не мажу. И рука с листиком трясется, и буквы плывут, хоть голос не дрожит, на том спасибо.

Противная жирная тетка противно ржет в микрофон, читает стих про голых мужиков и анальный секс. Обзывает мою приятельницу-сокурсницу. Говорит, малолеток навалило, мол, все метятся на мое место под солнцем, мол, души в вас нету, слова одни.

Мы сидим и тихо ее ненавидим. И каждый из нас наизусть знает, что в ее 50 лет мы не будем читать сомнительные опусы в английском Запендрянске. Сквозь дурман адреналина каждый будет повторять, что лучше не читать совсем, чем быть обиженным на весь мир неудачником. А в первый раз всегда страшно от звука собственного голоса где-то под потолком. И под ложечкой жжет.

Наутро мы слушаем великих и прекрасных, в полутемном зале только они и мы, и лица их полны теней, и нас трясет, и мы задыхаемся, и мы мечтаем хоть раз в жизни прочитать так.



Ровно год назад я писала, что настоящее искусство не может быть под титульным листом и с двойным межстрочным интервалом. Врала. Нагло. Конечно, то, что скрывается под титульным листом, может оказаться не искусством, но верно и обратное. Да и само наличие титульного листа – явление не принципиальное. Главное, чтоб научили.

Хочется подойти к каждому из этих великомогучих, схватить за пуговицу и пропеть им:

Я хочу все уметь - расскажи мне, старик,

как быть добрым, большим, мудрым и постоянным.



Но, конечно, учимся сами. И чай натощак, и подаренные преподом бутерброды (потому что он знает), и слова, брошенные в зеркало, и бессонница из-за того, что не знаешь, каким именно тоном сказать то, или это, и бесконечный вопрос: “нафиг все это надо?” И, конечно, “а вдруг я не поэт, а вдруг я просто дура?”



Если Фигню переодеть, причесать, умыть, накрасить, научить держать тело, не курить и делать лицо посложнее, то, может быть, из нее выйдет поэтесса. А пока – так. Три недели на подготовку.

И опять: с размазанной тушью