И, тем не менее, только сидя в полном одиночестве третью ночь подряд, занимаясь написанием всякой (скорее всего) бездарной ерунды, питаясь таблетками кофеина, я чувствую, что делаю нечто настоящее. Каждое слово - сквозь пот и кровь, взвесив, обрезав, засунув в красивую обертку. Чтоб даже враги надрывались. Если они, конечно, это когда-нибудь прочтут, что вряд ли.
Следующий, кто скажет мне, что это не труд, а так - пальцами по клавиатуре стучать, отправится с моей помощью в сад. К обезьянам. Они там будут на одной ступени развития.
Я, наверно, клинический идиот, раз получаю такое удовольствие от самого настоящего издевательства.
Осталось 4000 слов и 12 часов до сдачи. Успею? Не успею?
Вчера рыба была шпротами в томате, а картошка - вареная.
Сегодня рыба - жареная треска, а картошка... тоже жареная.
Превращаюсь в англичанку, однако. Даже манерой питания. Неутешительно.
Фиш-энд-чипс, фиш-энд-чипс...
Кажется, соседи по общаге думают, что я сошла с ума. Собственно, и неудивительно. За три недели этого триместра я похудела на 5 кг, в 5 утра я громко подпеваю "хару мамбуру" или "як цук цоп", а про синяки под глазами и на лбу я вообще молчу. У них сформировались какие-то новые союзы и порядки. Мне по фиг. Я сижу, пишу, иногда ем фиш-энд-чипс, если вспоминаю.
Они проходят мимо и шепотом говорят друзьям со второго этажа: "А здесь живет Аня... Она... она... писатель, короче".
Ладно, хватит филонить. Съела фиш-энд-чипс, а теперь можно нырять обратно в 8000 слов.
Вся моя сущность утверждает, что настоящее искусство не может быть скрыто под титульным листом и разорвано двойным межстрочным интервалом. Я знаю Шекспира наизусть и порой разговариваю с ним где-то на грани сна и яви. Моя голова опухла от стихов, а руки покрыты чернилами написанных черновиков. Но уже вторую неделю я упорно болею, пью чай, и всецело отказываюсь загонять себя в рамки. Хотите, я вам расскажу про Шекспира, цитируя сонеты и критиков? Хотите, я буду плеваться секстинами? Но не хотят же… Надо чтоб с титульным листом, двойным межстрочным интервалом, круглой печатью секретариата кафедры, подписью и библиографией.
Какая дикая, дикая весна... Как прыжок тигра. Прячется всюду, таится, а потом набрасывается порывами пьянящего ветра, ослепительными цветами, бездонным небом, вопиющей, самовлюбленной природой.
Я поломана. У меня режет глаза от этого дикого буйства. Голова безвольно падает на подушку. Я закрываю все окна и двери, плотно задергиваю гардины. Мною только детей пугать. Я, кажется, никогда так плохо не выглядела.
А кругом - весна, весна. И парочки повылезали на газоны, как грибы после дождя. Я люблю всех. Я готова расцеловать каждого встречного. Но я прячусь, потому что больна, потому что дела. Я буду пить горький-горький чай и притворяться, будто вокруг февраль... Как, как мне заставить себя что-то делать, когда кругом такая весна? Ее видно даже с закрытыми глазами. Она - в обнаженных руках, в первом мороженном, в солнечных бликах, в звонких голосах. А я говорю охрипшим басом, азартно пью цитрамон и кутаюсь в необъятный свитер... Я ничего не успею. Я зароюсь в горы своего хлама, задохнусь в ветхой пыли своих книг, утоплюсь в чае, лишь бы подальше от всего этого и от своего несоответствия. Душа-душа... Заткнись, душа! Я не поэт, болею я.
… И вообще, я – призрак и легенда, поэтому я по ночам хожу по кладбищам.
читать дальшеЯ шла с факультета в общежитие. Шла, как всегда, никого не трогала. Довольная, сонная и взволнованная. Довольная, потому договорилась с деканом, сонная, потому что опять забыла выспаться, взволнованная, потому что осознала всю важность правильного выбора учебных модулей на следующий год. И вдруг я увидела печально сидящую на скамеечке знакомую. Я подошла поздороваться.
Так это и началось.
Лаура печально поведала мне, что злой врач из медицинского центра послал ее в отделение скорой помощи. Я сжалилась над бедной потерянной овечкой, сказала, что я в этом отделении уже сама два раза была и непременно прямо сейчас ее туда провожу. Лаура посмотрела на меня голубыми-голубыми глазами и слезно попросила меня с ней посидеть в зале ожидания, потому как она, бедная-несчастная, до ужаса боится больниц и запаха хлорки. Я сжалилась над бедняжкой, вызвонила общего знакомого, который на машине, и мы, все втроем, отправились в свой нелегкий квест. Из машины до зала ожидания Лауру пришлось нести, потому как она – бедная-несчастная, с разбитым сердцем и воспаленным бедром. Общий знакомый тут же был послан за едой, потому как на табло в зале ожидания мигало устрашающим “Expected waiting time to see a doctor: 2h30m”. А кушать хотелось всем.
Следующие 5 часов мы поедали плюшки, курили на крылечке, и развлекались самыми разнообразными способами, которые постепенно становились все менее вменяемыми и политкорректными. В процессе мы познакомились с замечательными людьми, расспросили весь зал ожидания про их болячки и хором спели “New York, New York”. Более того, я и общий знакомый спонтанно решили написать киносценарий про людей, живущих на чужих диванах. Потом я, потеряв остатки рассудка, начала говорить цитатами, которые за мной безбожно записывал общий знакомый. Я сомневаюсь,что это было действительно смешныо. Скорее, истерическое состояние заставляло нас (и весь зал ожидания) смеяться надо всем абсолютно. Через 4 с половиной часа Лауру позвали к врачу. Еще через полчаса она оттуда вышла и глотая истерический смех, поведала нам, что бедро у нее не сломано, а анализы на воспаление у нее не взяли и послали обратно к врачу из медицинского центра. Я и общий знакомый выронили сооруженные только что плакатики. С одной стороны плакатиков было написано: “She’s keeping the baby!!!” и “Let’s call it Harry!!!”. С другой – “Oh well, abortion is not that bad!!!” и “Let’s call I.T. services!!!” Сооружая плакатики, мы с общим знакомым поняли, что если Господь существует, мы будем гореть в аду.
- Зато у тебя не сломано бедро! – радостно проорала я и обняла Лауру. – Поехали праздновать!
- Какой семинар? Мы только что просидели пять часов в отделении скорой помощи! – ответил общий знакомый. Я согласилась.
И мы поехали праздновать. Сначала в уютный паб, где играл джаз, потом в менее уютный паб, где дают дешевые коктейли. Щедрый общий знакомый щедро поил нас с Лаурой. Тут-то все интересное могло закончиться… Но не с моей кармой. Я не знаю, куда рассчитывал нас отвести общий знакомый, но я потребовала остановиться у старого замка.
- Пошли гулять! – сказала я Лауре.
- Куда?!
- На кладбище! Здесь шикарное кладбище конца 18ого века! Пошли!
- Зачем?!
- Гулять. Гадать. Болтать.
И пошли. Гуляли. Читали могилы. Смотрели на сов. Разговаривали с деревьями. Бедро у Лауры тут же прошло. Я погадала Лауре на картах при свете двух мобильников. К утру мы все вымокли в росе. Часов в пять я послала одному знакомому философу смску следующего содержания: “Здравствуй, дорогой. Мы тут на автобусной остановке рядом с твоим домом. Угости девушек завтраком”. Философ выбежал на улицу в тапочках и заявил мне, что будить его в такое время суток – противоестественно и что я – воплощение всего ненормального и странного во вселенной.
- А как же я? – обиделась Лаура.
- А у тебя красивые глаза… - отмахнулся философ.
Потом он кормил нас завтраком, отпаивал глинтвейном и расспрашивал про ночные похождения.
Зайдя в первый автобус я громко и внятно произнесла:
- Друзья! Да, у меня в руке мокрые носки. Да, я не спала всю ночь. Да, мне все равно.
На прощание философ заявил мне, что я – древнегреческий миф. Я подумала и сказала, что, во-первых, всю жизнь мечтала быть пилотом, во-вторых, я хочу поиграть в сломанный телефон и, в-третьих, мне интересно, кто на нашем факультете спит с преподавателем.
У меня есть проблема эстетического характера. Всего одна, совсем неважная, как и бывает с проблемами эстетического характера. Остальные проблемы у меня совсем не эстетические, но это совсем другая история.
Я учусь на факультете английской литературы и писательского искусства. На следующий год нам предлагают замечательный модуль под названием "Russian narrative". Гоголь, Толсой, Достоевский, Чехов, Пастернак, Солженицин... Все любимые, не по разу перечитанные, ни разу мною не изучаемые в смысле литературной теории. В переводе, естественно. У модуля девиз - "Каждый хиппи должен знать русских писателей". Дядечка-препод, с огромной седой бородой Дамблдора, поведал нам, что в 70х годах все британские хиппи направлялись на Юг, чтоб на Юге читать Великих Русских Писателей.
Вопрос такой: сойду ли я с ума, читая, допустим, Гоголя в переводе?
Как человек, я давно мечтала изучать Достоевского, вместо Генри Джеймса и Бальзака, но не было возможности. С другой стороны, маразм это, правда? Особенно когда есть замечательные модули по философии литературы, культурной теории, критике...
Совсем запуталась. А между тем, решить мне надо до следующей пятницы...
Я вообще человек беззлобный. Злиться значит повышать уровень вселенской энтропии, а этого я себе никак не могу позволить. Но когда я злюсь, то я злюсь по-настоящему. Наверно, примерно так злились древнегреческие боги. Я начинаю кричать, рычать, размахивать волосами и убивать сумасшедшим взглядом. Еще у меня присутствует весьма своеобразное отношение к искусству. Я стараюсь понять, искать позитивные стороны. Я уважаю всякое искусство, но к театру я отношусь с особой нежностью.
Только что я злилась по поводу театра. Я орала и скрипела зубами, разорвала спектакль в клочья и рвалась побить актеров, режиссера и художника по костюмам. Меня удерживали. Я плевалась ядом и била кулаками по стенам. А все почему? Была у меня мысль поставить Федру Расина, потому что трагедия эта - сама по себе замечательная, сильная, поэтичная, элегантная. Но очень трудная в постановке. Поставить ее мне не удалось, потому как один большой и важный театральный коллектив решил поставить ее у нас в центре искусств за 5 недель до моей намеченной премьеры. Мне тупо не дали на Федру права. Я не расстроилась и не обиделась. Подумала, что большой и важный театр поставит феноменальный спектакль и я увижу эстетически-правильное воплощение нежно любимого произведения.
Увидела. Как же. В спектакле не было антракта. Видимо, чтоб не разбежались зрители. Неправильно было абсолютно все: декорации, костюмы, "режиссерское решение", мать его перемать, проблемы сложности всей постановки. Бесила необоснованная смесь язычества и христьянства, которой в Федре вообще не предполагается... Какое, мать вашу, в древней Греции христьянство?! Но хуже всего - игра актеров и сами актеры. Толстая Федра на огромных каблуках, воющая птеродактилем. Тесей в кирзовых сапогах с акцентом пьяного шотландца. Я люблю пьяных шотландцев... Но это, блин, был не Тесей. Про Ипполита я вообще молчу. Страшный мальчик-переросток без актерских данных вообще... У всех жуткие проблемы с дикцией, ни одного творческого решения по поводу сценария, вымученные монологи с тупым пустым взглядом в зал. Никакой динамики, никакого движения... Как можно было сделать эмоции, переполняющие этот спектакль, смешными я не знаю. Но у них получилось. Единственное - пьяный шотландец очень смешно ковылял по сцене и кидал стулья...
Но, блин, мне хотелось реветь. Передо мной рушилась моя великая творческая мечта красивого спектакля под открытым небом с тюлевыми декорациями и воздушными костюмами. Я очень хотела уйти, но антракта не было. После спектакля меня держал весь мой творческий коллектив, а я хотела рвануть за кулисы, сказать актерам, что у меня есть номер телефона хорошего логопеда, а режиссеру посоветовать хороший техникум, где умственно отсталых учат всяким полезным профессиям... Ему самое место в уборщиках...
Как я злюсь, как я злюсь. Мне даже пришлось выпить чаю, чтоб успокоиться, а мне врач запретил. Блин.
Одно радует: за билет я не платила. Иначе бы я их точно убила...
Курсовую я сдала сегодня в 8 часов утра и честно завалилась спать, в странном бреду.
На часах - 2 после полудня. Стук в дверь. Сонная Фигня, не высововая носа из-под одеяла сонно бубнит "Да, да, входите..." здраво подумав, что это кто-то из соседей. А кто еще будет бродить по общаге? Когда стук повторился вновь, Фигня догадалась, таки, задать положенный вопрос "кто там?" Из-за двери послышалось смущенное "электрик..."
Тут Фигня, наконец, проснулась, села, протерла глаза и поняла, что в мире чего-то не сходится. Я надела тапки и халат, смущенно приоткрыла дверь. За дверью стоял типаж, такой типаж, что у меня зачесались ручки и начали требовать кусок бумаги и карандаш. За дверью стоял дядя. Метра два ростом, невероятно жилистый и угловатый, с ярко-рыжими волосами и огромными пушистыми рыжими усами. Слегка обалдев и подумав, что, вероятно, я все-еще сплю, я прохрипела:
- Какой еще электрик?
Дядя отодвинул меня, зашел в комнату и оглянулся.
- Странные вы люди, студенты, - философски молвил он. - Когда бы я к вам не пришел, все всегда спите. Утром спите, днем спите, вечером спите. И только по ночам вы пьете. Признавайся - опять пила?
- Нннет, - промямлила уже совсем офигевшая я, - я курсовую писала.
- А, точно, я и забыл, что у вас третьий триместр... - сказал он, открыл огромный желтый чемоданчик, достал оттуда огромную отверту и принялся ею ковыряться в моей розетке.
Я посмотрела на него вопросительно. Он задумчиво посмотрел на меня:
- Поступили сведенья сверху, что у тебя розетка неисправна, - обьяснил он. Я запуганно кивнула.
- Ты на каком факультете? Подожди... Дай угадаю. Явно искусства... - он отложил отвертку и отрешенно посмотрел на мою книжную полку. - Ага! Литература!
- И писательское искусство, - смущенно добавила я.
- Ну зачем ты так? - обиделся электрик. - Я только хотел сказать...
Я села.
- Ну вот и славненько, - сказал он, закончив сверлить и убрав за собой пыль. - Теперь никто не догадается, что я здесь был. Бывай, писатель. Пиши свои романы. По тебе видно, что они у тебя хорошие, вот тут...
Электрик постучал себя кулаком по груди, закрыл свой желтый чемоданчик и ушел дальше по коридору. С другого конца коридора послышался голос моей соседки Кэт:
- Аня, ты любишь макрель?
- Что?
- Я приготовила себе макрель... Но не успеваю ее съесть. Будешь?